Свежеиспечённые

   Сон берет свое начало в трамвайном парке. Я пассажир красного советского трамвая, занимаю место кондуктора, напротив входной двери, хотя почти все сиденья свободны. Как тени, в серых одеяниях, надо мной стоят мужчины и женщины пенсионного возраста, большинство на инвалидных колясках, а остальные пассажиры с корявыми деревянными костылями. Внешний вид моих попутчиков вызывает отвращение, грязные, «помятые», сами все в рванье словно рабочий класс, который выгнали с сытного праздника. А вот своим поведением начинают подрывать моральные нормы. Несмотря на свой преклонный возраст, будто не отвечая за свои действия от старческого маразма, лезут в окна, весят на поручнях, карабкаются на крышу. Две старушки ни отличимые друг от друга, с железными вставными зубами сидящие от меня по правую руку, хохочут об отмене льгот. Мол, муж на роботу добраться не сможет, зарплату не получит следовательно и пить бросит, смеются, видимо побои мужа пугают больше, нежели голодная смерть. А сам трамвай не уступает пассажирам. Из нутрии слоится как тесто и порой не понятно, где стена переходит в потолок. А вот на полу ни соринки, ни окурка, создается впечатление, что всякие излишки вроде конфет и жвачек пропали с лотков магазинов. Время страшнее перестройки и светлое будущее ни кто особо не ждет, а особенно не стремится к нему на встречу. Вид из окна слегка смягчает обстоятельство пребывания в «хорошем» трамвае. Раскинутый лес, в основном хвойные деревья, тянется за горизонт и переваливается через горы. Сам лес бродящий, величественный, пугающий. А небо чёрное и болезненный солнечный свет стекает со звёздного коромысла. Что же касается меня, то я как сидел, так и сижу напротив окна всего этого зверинца из пластмассовых кукол. И взгляд ни разу не отвёл от потолка, так с безопасного расстояния сформировал картину окружающего мира. По поведению напоминаю подростка лет 14-15, без комплексов, потому-то сам и есть один большой комплекс. Ну вот, к пирону подтянулись какие-то активисты с транспарантами, человека три-четыре. И тихими, хромающими шагами, видимо часто принимали участие в митингах постоянно шествуя и наступая друг дружке на ногу, зашагали к моему трамваю. А стоило им только ступить на первую ступень, как трамвай ожил! Нет не стал обрастать мясными волокнами и переваривать пассажиров в салоне, а встрепенулся, будто зверь после спячки застучав/зарычав колесами. БАЦ! Со страшным грохотам и скрежетом закрылась механическая дверь, я машинально закрыл глаза ожидая, что бедный передовик труда корчится от боли и стонет, хватаясь за культяпку, некогда бывшей ноги. Яркие образы вызвали приступы тошноты и я, пользуясь не здравой логикой, широко распахнул глаза, что бы надышатся. Оторванной конечности в сандале не было, сон во сне. Дальше, оживились пассажиры трамвая. Не знаю, что меня больше напугало начало отправления или верещание толпы, перерастающие в панику.
   «Стойте! Человека убило.» - закричал какой-то мужлан, здоровенный как бык. Выглядел он неподходяще физически развитым для этой компании, одним словом и частицей «не вписывался». На груди ни одного ордена, руки ноги тоже с ним, так значит не воевал, ни видел насильственную смерть, а его кампания сплошь старые вояки. Отсюда видимо и интерес: увидеть мертвого, не просто мертвого убитого, так сказать попробовать прочувствовать, пережить то о чём все говорят, потерять девственность от просмотра воочию. Не торопливо любопытствующая толпа подтянулись к окнам без стекла. Перевесились через них и стали озираться в поисках безжизненного тела. Рассуждали в слух, что водителя трамвая теперь обязательно арестуют и лет дадут столько, сколько не дожил погибший бедолага, а значит и до города будет ехать медленно, машинист будет дорожить каждой минутой своего времени, на обдумывания оправдания, все соответственно опоздают.
   От чего мог погибнуть так называемый «человек»? Вот что меня сейчас интересовало больше всего. В чем вина водителя, если трамвай даже не тронулся с места? Не мог же он кого-нибудь задавить.
   Или быть может, пробудившийся транспорт невзначай наступил на уснувшего работника путей. Мои размышления резко прервал страшный толчок, как при отъезде, только с ещё более ужасающей силой. Все зеваки посыпались вперед головой через окно, расшибаясь о бетонный перрон. Кто пытался ухватиться костылями за прорез окна, повис на руках, словно рождественский валенок, жалобно зовя на помощь. В глазах потемнело, а потом ударила ярко алая вспышка, оставив бордовое пятно на потолке, с черными тенями растекающиеся словно кляксы. Трамвай весь сжался, как гепард для прыжка, но вместо этого резко рванулся вперед набирая скорость, что ни оставляло ни какого шанса уцепившимся горемыкам. В паникующей массе пассажиров, находясь на гране срыва, мне удаётся установить телепатическую связь с машинистом. Все его мысли сводятся к бегству, как будто его кабина отдельна от трамвая, и тут меня сковывает его страх. Связь обрывается и в салон трамвая вбегает взбешённый машинист, с ходу выкидывая пассажиров в окна, в этой толпе ему особого сопротивления ни кто не окажет. Вся гурьба сбивается на задние ряды, ожидая своей участи. И тут мчащийся трамвай охватывает волна огня.
   Белый свет потихоньку тает и я оказываюсь посреди хлеба-пекарного завода, передо мною коробка с пирожками и работающий конвейер. Кто-то окликает меня на фоне рабочего гула: «Ну, как там бракованные пирожки, исправить можно?». Я беру один подгорелый и разламываю пополам, в одном конце сбился весь фарш. «На вкус как трамвай.» - декламируют хриплый голос за моей спиной.